Магическое целительство всегда играло и играет важную роль в повседневных практиках от архаического периода до наших дней. На эту тему уже написано множество работ, и доказательства важности магического целительства для традиционной культуры едва ли стоит опровергать. Тем не менее анализ многочисленных историй обращения за исцелением к магии оставляет открытыми вопросы о специфике целительных практик в различных культурах и в разные эпохи. Не менее значимыми оказываются и проблема сосуществования в христианском обществе магии, религии и рационализма в их тесной взаимосвязи, и вопрос о влиянии всей системы религиозных взглядов индивида на его понимание природы болезни и немощи.
Источником нам служили материалы церковных и светских расследований «суеверных» практик и почитания «ложных» чудес в России 1700–1800 годов, а также российское законодательство XVIII века против суеверий, церковные проповеди этого же времени, упоминающие волшебные способы исцеления от болезней. Хотя, в отличие от Европы периода «охоты на ведьм», магическое целительство не было в России в центре внимания светского законодательства или церковных авторов, расследования о колдовстве во врачебной практике в XV–XVII веках были нередки; возбуждались они и в XVIII веке. Новшеством века Просвещения стало то, что в официальных документах «волшебников» стали называть «мошенниками» и «обманщиками», хотя тяжесть преследований за магические способы целительства едва ли от этого уменьшилась [1] .
Следует отметить, что от XVIII века следственных дел, содержащих сведения о различных способах магического целительства, равно как и повествований о чудесных исцелениях дошло до нас очень немного: не более четырех десятков. Объясняется это, по всей видимости, двумя обстоятельствами. Во-первых, бóльшая часть случаев колдовского целительства никогда не доходила до следствия: как и многие другие повседневные практики, практики магического лечения могли их носителями вовсе не считаться запретными и наказуемыми. По меньшей мере, до конца XVIII века врач был фигурой крайне редкой не только для сельской местности, но и для русского провинциального города. Кто мог в этом случае помочь, кроме знахаря и повитухи Во-вторых, повествования о чудесном исцелении по большей части не фиксировались на письме, а бытовали в устной традиции. Они были широко известны современникам и толкали множество паломников в путь в надежде найти исцеление у святынь, однако историку крайне сложно обнаружить их следы (по крайней мере до XIX века).
Тем ценнее оказывается часто цитируемый ниже редчайший памятник — «видения» десятилетней Матроны Дудиной, записанные отцом девочки Егором в 1750 году. В этом повествовании Дудин, частью со слов Матроны, частью по своим собственным впечатлениям, отразил ход ее болезни: как Матрона мучилась «дьявольскими видениями», лежала в расслаблении, испытывала нарушения речи, болела ногами, как к ней шесть раз являлся Никола Чудотворец, дважды ангел и дважды сам Спаситель, и как, наконец, пришло исцеление. «По настоянию св. Николая» Дудин не только записывал все видения в тетрадь (получилась объемистая книга толщиной в палец!), но и учредил в своем доме особое почитание иконы Николы как чудотворной. Большой поток посетителей в доме Дудиных вызвал подозрение местного священника, последовал донос и расследование. В материалах этого расследования и сохранился текст «Видений Матроны» [2] .
* * *

Поводом для обращения к магическим средствам целительства могли стать различные болезни: это и телесное «расслабление», и «дьявольские видения», как у Матроны Дудиной. Считалось также, что любое отравление не обходится без злых магических чар («окормления»). Характерно в этой связи обращение в Сыскной приказ помещицы Авдотьи Ступишиной (1752 год): она обвиняла в колдовстве свою крепостную, посколько поданный этой крепостной женкою суп с «наговорной солью», кажется, вызвал у господ болезнь. С вмешательством нечистой силы, действием «дурного глаза» ассоциировались и некоторые другие болезни, например кликушество. Демоны могли «наслать порчу по воздуху», человек бывал «испорчен», если случайно или по злой воле переступил через магический предмет [3] . Среди «болезней» магического происхождения следует назвать и любовь — упоминаются меланхолия от любви, страсть, тоска («приключилась мне тоска великая по…»).
Были и другие болезни, для избавления от которых люди обращались к запретным, магическим способам. На основании сохранившихся материалов расследований можно говорить о «волшебных» способах лечения грыжи, лихорадки (жара), животной болезни, импотенции, французской болезни (под ней подразумевались различные венерические заболевания), зубной боли. Нередко магическое целительство использовали для избавления от запоев.
Основной причиной, толкавшей человека в объятия «волшебника» — ведьмы или колдуна, — была уверенность в невозможности исцелиться иным способом. Болезни, исцеляемые магически, имели одно общее свойство — необъяснимую, непонятную причину происхождения. Так, в 1749 году помещик Сафьянников обратился в тот же Сыскной приказ по поводу болезни жены: «нечаянным (здесь и далее выделено мной. — Е. С.) образом в жестокую болезнь впала, а потом на другой день… оказалось, что она волшебным образом отравлена». Так же и отец десятилетней Матроны Дудиной записал: «…приключилась ей по осени неведомо с чего презелная во всем теле болезнь».
Христианское объяснение болезни как наказания за грехи зачастую накладывалось на другое ее объяснение: через вмешательство демонических сил или злых духов. Эти злые силы могли быть навлечены на больного матерной бранью — его самого или родственников, — и тогда объяснялись как поругание Богородицы [4] (десятилетнюю девицу Матрону Дудину в ее видении вопрошал Николай Чудотворец: «не ругали ли отроковицу матерно отец или мать»). Но чаще представления о дьявольских кознях в народном восприятии приобретали чисто магическую окраску, а практикующие магию волшебники лишь укрепляли эти представления. Колдун Семен Минов объяснял болезнь двух крестьянок тем, что одна «ступила на наговоренный след», а другая перешагнула через наговорные корешки, отчего обе оказались «испорчены» [5] . Болезнь конюха Максима Еремеева также нашла объяснение в «порче», наведенной на этот раз ради легкомысленного увеселения: «Тобою де безделнои человек пошутил» [6] . Даже пьянство бывает вызвано магическими силами — явившийся в видении Никола рассказал, почему Егор Дудин вдруг начал пить запоем, в устах Матроны этот рассказ звучал так: «ты [обращалась Матрона к отцу] в прошлом году был в гостях у дяди Рязанова о Рождестви Христове, тебя тут испортили — поднесли тебе пить в маленкой кружечки порчи пиво, как бы оно было не в пиви — в воды, то бы ты умер». Помещиц Авдотью Ступишину, Авдотью Поливанову и других крепостные, кто из мести, кто — желая сделать их добрее, кормили «наговорной» магической солью [7] . От той магической похлебки у Ступишиной «зделалась привеликая таска изступления ума, а потом великая ташнота, и с утра… внутреннем в животе и в гартане было привеликое зжение, и рвота продалжалась даже до вечера» [8] .
Не нужно думать, однако, что народному сознанию была абсолютно чужда рациональность — повторю: к магии, как правило, прибегали лишь в тех случаях, когда все прочие способы лечения были испробованы и не принесли облегчения. Например, дьяк Василий Васильев принялся искать магические причины болезни своей жены («искал как узнать, кто ее испортил и от порчи освободить») [9] , лишь окончательно разуверившись в возможностях профессиональной медицины. И это далеко не исключительный случай.
Болезньчасто ассоциировалась с тяжестью в теле. Здоровый человек мыслился как легкий, больной — как тяжелый [10] . Большинство выступавших на судебных процессах говорили о том, что это ощущение тяжести было вызвано вошедшими в тело больного злыми демонами болезни. Эти антропоморфные и зооморфные символы болезни требуют специального исследования, мы же упомянем здесь лишь несколько рассказов, дающих представление об этих болезнетворных существах.
Десятилетней Матроне Дудиной демоны болезни являлись то в образе огромной собаки («собака такая болшая, как с быка»), которая «хочет кусать», грозит «изгрызть», «по рту… ударила, рот… зажала, не даст говорить», то в образе петуха, который «давит по горлу», то как белый бык, овца и т. д. Болезнь жены регистратора коллегии иностранных дел Петра Сафьянникова якобы произошла от магического «окормления», учиненного крепостной девкой Анной; эта болезнь виделась окружающим в виде «гадины наподобие мыши», и барыня выздоровела только после того, как родила это мучившее ее чудовище. Заметим, что «гадина», судя по всему, имела какую-то реальную основу, ибо была прислана вместе с обвиняемой Анной в Сыскной приказ (к сожалению, никакого следа «гадины» и даже ее освидетельствования в деле не сохранилось) [11] .
Среди антропоморфных существ можно найти длинноволосых «женок»-лихорадок с их матерью, упоминающихся в популярной апокрифической молитве св. Сисинию во избавление от жара. Эти лихорадки обычно жгли, кололи, затыкали рот: «пришла жонка с ножиком, хочет зарезать, да тако с ней пламя огненное великое»; «Одна собой очунь высока, волосы долги, чорны, роспущены, на головы треух белой с наушками, болшой костычь [12] белой же широкой, и ударила меня по брюху и волосами обожгла, и толико стало мне весма болно и от того захотела спать». Избавиться от этих женок можно было чтением молитв, именно тогда приходила их «жонка мать», брала «разорвану жонку в мешок» и уходила.
В видении Матроны лихорадок сопровождал черный мужик, старик, который пугал болящую, «запирал грудь», запрещал креститься и стращал ее церковью: «не езди ты в башню [здесь башня — эвфемизм церкви — слóва, которое черт произнести не может. — Е. С.], там лешы жывут, они тебя удавят, а как в башню поедешь, я тебе там-то ноги-ти переломаю» (л. 28). В конце концов явился старик с клюкой, который оказался демоническим двойником Николы Чудотворца. Он «хохотал», «по снегу играл», «не нашим буди словом бранил Николу Чюдотворца — он пес, курвич недоброй ходит суды к вам, а нам приходу нет, место освятил». Однако апогеем мучений Матроны стало явление самого беса: «болшой черной рот до ушей, губы болши, язык высунул, болшой хвост у гузна, сам скачот и говорит: Назови себя “я чортова, а ты божей”, то я от тебя отойду»).
В «мечтаниях» запойного пьяницы Михаила Смирнова демоны его болезни также предстают то в облике его знакомых, то в пугающем виде нечистой силы: «придут многолюдством… да еще с дрекольем и необычными ж гласы, обступя избу, кричат, чтоб ево, Михайлу тащили вон… и потом во образе знаемых ему, смотря в окно, говорили: полно, Михайла, Богу молиться, подем на базар…»
Неудивительно, что человек традиционной культуры (как, впрочем, и архаической) воспринимал процесс исцеления от недуга дуалистически — как ристалище, битву между силами добра и зла [13] . В этой борьбе помощь могла приходить от природных объектов: так, в травниках, где описываются чудесные свойства растений, способность растения изгонять демонов болезни считается важнейшей [14] . Роль волшебника, знахаря или священника также заключалась в том, чтобы помочь болящему в этой битве, либо умилостивляя силы зла, либо призывая на помощь силы добра. И только на первый взгляд может показаться, что роли знахаря, волшебника и представителя духовенства были совершенно различны и строго определены традицией. В реальности дело обстояло, видимо, иначе. Очень часто помощь в битведобра со злом складывалась из сочетания генетически неоднородных практик: магических действий, восходящих к дохристианской эпохе и отвергаемых Церковью, обрядов, освященных Церковью, и собственно медицины, т. е. «научного» целительства.
Священник, дьякон или монах, помогая больному, исполняли предписываемые церковью правила: обращались к молитвословам (прежде всего, требникам или евхологионам), поддерживали хворающего утешительным словом проповеди, советовали совершить паломничество к святым местам, приложиться к мощам святых целителей, к чудотворным иконам [15] . Выясняется, однако, что именно представители духовенства владели самыми полными коллекциями магических текстов (заговоров, травников, лечебников) и апокрифических сочинений; они не только переписывали подобные тексты, но и использовали их на практике [16] . Так, весьма обширная библиотека, включающая многочисленные лечебные заговоры, была конфискована у представителей одного семейства владимиро-суздальско-московского духовенства (позднее заподозренного в принадлежности к секте хлыстов) [17] . Другая подобная библиотека была изъята при аресте у священника Григория Федорова в Вологодском уездев 1731 году: эта библиотека содержала магические тексты, списки сочинений о магических свойствах трав и заговоры от зубной боли [18] . Представителей духовенства по подозрению в магических практиках всегда привлекали к следствию, если у них обнаруживали разные «корешки», травы, «каменья», и нередко следствие показывало, что обнаруженные предметы использовались в магических целях. Например, в 1764 году выяснилось, что дьякон Влас Федотов не только владел «книжицей», содержащей списки 33 заговоров против разных болезней, но и «лечил» по этой книжице. Он читал тексты заговоров над вином и давал это вино пить своим пациентам: «по той де тетрадке он, диякон… много исцеливал… читаючи во оной волшебной тетрадке над вином написанные сначала волшебные слова, и по прочтении тех слов… то наговорное вино давал пить…» [19] Один из нижегородских священников пригласил к себе жить своего духовного сына горького пьяницу Михаила Смирнова и не только читал над ним молитвы из богослужебных книг, но и поил водой из своего колодца для избавления от демонических видений. Когда же вода из поповского колодца не помогла, то именно в доме священника «настоящий» колдун Андрей Тимофеев по прозвищу Пердун исцелил Смирнова колдовским способом [20] . Правда, у нас нет свидетельств тому, что этот священник был обвинен в волшебстве — да и сам он, вероятно, не считал, что занимается магией.
В отличие от клириков знахари лечили не только словом молитвы, но и травами, разными порошками, приготовленными из минералов, растираниями и проч. Существует множество описаний такого рода целительства в следственных материалах (как, впрочем, и в этнографических записях XIX–XXI веков) [21] . Например, в деле известного в XVIII веке одержимого бесами монаха Георгия Зварыкина есть сведения, что в Якиманской слободе в Москве в 1724 году у юного тогда Георгия «старик слепои тое болезнь (рану. — Е. С.)… смотрил и присыпал травою, а потом приложил пластырь... и после того спустя с неделю пришел он к тому ж старику и принес ему рублевик, для того, что... болезнь стала заживать». Казалось бы, перед нами описание «рационального» способа знахарского целительства, вот только этот же старик дал Зварыкину мешочек с травами, которые делают человека «добрым» (очень распространенный способ магическим образом воздействовать на «власть»), а также научил пациента, как призывать бесов [22] .
В 1733 году плотник Автоном Иванов лечил сошедшего с ума пьяницу — курьера соляной конторы Якова Свешникова. Плотник известен был тем, что исцелял детей от «уроков» [23] . Однако обвинили Автонома Иванова в колдовстве и сослали в Сибирь за то, что он произносил над несчастным Свешниковым «волшебные слова» (правда, Автоном показывал, что произносил только имена святых) и велел что-то привязывать к нательному кресту пациента [24] .
Ранее, в 1708 году, в Москве двое знахарей лечили солдата Алексея Григорьева от падучей и «страшных видений». Один из знахарей, рыбак Максим Афанасьев, пытался избавить пациента от его болезни, гадая по руке, наговаривая на воду, прилепляя к нательному кресту воск и ладан. Солдат обратился к другому колдуну — некому Алексею, жившему у Новоспасского монастыря, — тот «наговаривал с молитвою» на квас [25] .