Это действительно несправедливо, но мне нечего на это ответить. Я не раз видел боль в глазах людей, чьи божественные покровители передавали им послания через меня. Эти люди поклонялись своим богам по многу лет, но для общения с ними им по-прежнему требовалось мое посредничество. Как-то я читал интервью с одной известной католической монахиней; на вопрос, что в ее суровой жизни самое трудное, она ответила: «Молчание Бога». Средневековая духовная писательница Юлиана Норвичская оправдывалась за свою избранность и просила, чтобы люди не думали, будто она такая уж праведница, раз удостоилась общения со святыми; она знала многих, кого можно было назвать куда лучшими христианами, и понятия не имела, почему святые не говорят также и с ними. Но духовидцу, который хочет, чтобы ему верили, не помешает помнить: рано или поздно вам понадобится ответ на всю ту боль и возмущение, которые вы прочтете в глазах людей, не видящих и не слышащих того, что видите и слышите вы… и ужас в том, что ответа на это нет. Мне доводилось наблюдать, как люди годами изо всех сил пытались установить живую связь с богами и духами, но ничего у них не получалось. Вот потому-то я и думаю, что пытаться заставить человека поверить в какое бы то ни было божество, не говорящее с ним лично, — это, по меньшей мере, невежливо, а по большому счету, вредно.

Хотя, разумеется, именно так и поступает подавляющее большинство населения нашей планеты.

И это опять возвращает нас к исходной проблеме: если с ученым духи не говорят, с какой стати он должен в них верить? Почему мы должны верить, что шаман — не просто очередной сумасшедший? Все, что я могу на это сказать со своей стороны — с той стороны баррикад, по которую расположились духовидцы, — так это то, что пытаться убедить своего ученого оппонента в том, что вы действительно «говорите с духами по телефону», — стратегия заведомо проигрышная, да и вообще, как уже было сказано, невежливая. На что же духовидец имеет право в диалоге с ученым? На то, чтобы: А) совершенно ясно, без обиняков и экивоков, дать понять, что он, духовидец, совершенно твердо верит в реальность своего мира (или миров); Б) дать понять, что он считает себя здравомыслящим и разумным человеком и что его воззрения — это здравая и разумная реакция на его необычный опыт; и В) сообщить интервьюера, что в случае, если тот не может полностью принять пункты А и Б, ему следует честно об этом сказать, даже несмотря на то, что продолжать интервью после этого станет бессмысленным.

Кроме того, духовидец имеет право спросить интервьюера, как именно тот собирается решать для себя задачу временного отказа от недоверия. Для меня важно, чтобы мой собеседник при общении с человеком, верящим в то, во что не верит он, нашел для себя такую точку зрения, которая не сводит загадку недоказанных верований этого человека к невежеству, обману, самообману или поискам утешительных психологических мыслеформ, — иными словами, ни к чему такому, что может принизить его в глазах интервьюера. Той девушке, которая пришла взять у меня интервью, я, собственно, так и сказал: «Вот, я рассказал вам о своем опыте. Вы понимаете, что я прекрасно отдаю себе отчет, как отнесется к этому большинство людей. Вам ведь не кажется, что я сумасшедший? Но несмотря на все, что я прочел и изучил, я по-прежнему твердо верю в реальность моего опыта. Для меня это — не метафоры и не чисто психологические феномены, а реальность, не менее настоящая, чем вот это вот кресло, в котором вы сидите. Как вы к этому относитесь? Как вы собираетесь справляться с этим парадоксом? Как вы уложите все это в своей голове? Пожалуйста, ответьтемнечестно».

Даже если интервьюеру очень неудобно говорить о своих собственных воззрениях и предрассудках и даже если ему кажется, что в данной ситуации они неважны, а то и вредны, поскольку могут помешать интервьюируемому раскрыться, все же я как шаман сидящий напротив него в своей хижине имею право знать, насколько мой собеседник психологически готов к тому, чтобы оценить мои слова по достоинству. Я имею право знать, не трачу ли я свое время впустую.

Если же все попытки достучаться до интервьюера окажутся напрасны и он так и не пойдет на открытый контакт, духовидцу следует просто спросить у духов, как ему поступить. В этом отношении духи не подводили меня еще ни разу.

Итак, что я могу посоветовать ученому, который собирается взять интервью у очередного шамана? Прежде всего, я попросил бы его принять к сведению все то, что я сказал здесь до сих пор. Просто сядьте спокойно и проделайте одно маленькое психологическое упражнение. Забудьте на время о своем неверии и попытайтесь представить себе, что может случиться, если вдруг этот шаман действительно убедит вас в реальности богов и духов, с которыми он работает. Как изменится от этого ваш мир? Тщательно переберите все представления, которые вы принимаете как данность, и представьте себе, как они изменятся. И обращайте при этом внимание на свои эмоциональные реакции. Какие чувства вызывает у вас эта перемена? Можете ли вы осознанно спрогнозировать, какие изменения она вызовет в вашей собственной психике? Не забывайте, что какая-то часть вашей личности (та самая, которая забьет тревогу тотчас же, как только вы приступите к упражнению) склонна выдавать рефлекторные защитные реакции и мешать объективным оценкам.

Прошу ли я, чтобы вы каким-то образом уговорили себя слепо принимать на веру все, что говорит шаман? Нет, как я уже сказал, это было бы нечестно и неразумно. Все, о чем я прошу, — чтобы вы как можно более полно осознали свои защитные механизмы. Слишком многие ученые выдают за «объективность» такую позицию, которая чересчур тесно соседствует с этими механизмами. Причем они это делают не ради того, чтобы отфильтровать этноцентрические предрассудки, а исключительно для поддержания своего эмоционального комфорта. Хочу вас заверить, что в подобных диалогах выраженные эмоциональные реакции у интервьюера — в порядке вещей. В этом нет ничего ненормального. Но ваша задача — как можно более полно осознавать эти реакции и не давать им вмешиваться в процесс. Это гораздо труднее, чем просто игнорировать и отрицать их, тем самым оставляя для них открытый проход безо всякой охраны. Иными словами, не пытайтесь брать интервью у племенных духовидцев, пока не вытащите на свет и не изучите как следует все свои чувства и представления о предмете интервью, в том числе и иррациональные. В особенности берегитесь защитных механизмов, внушающих вам, будто между вами и духовидцем и/или между его культурой и вашей с пролегает какая-то непроходимая пропасть. Осознавать культурные различия нужно и важно, однако такой подход, за которым имплицитно, пусть даже и почти неявно, стоит представление о том, что вы относитесь к «рациональному» типу людей, а ваш собеседник — к «иррациональному», глубоко оскорбителен. Мне довелось разглядеть обе стороны этой медали. С одной стороны, я наслушался жалоб от духовидцев из аборигенных племен, которые не раз сталкивались с восхищенными заявлениями, о том, как «увлекательны» их необычные верования (где «увлекательны» — это попросту осознанный или неосознанный эвфемизм для «оригинальны и экзотичны») и насколько же сами они более «духовны», чем Обычный Белый Человек. И не найдетесь, что сможете скрыть это отношение, если подберете для него какие-нибудь эвфемизмы потоньше. Ваши собеседники — не дураки. Многие из них поневоле становятся отличными психологами в ходе работы со своим племенем, группой или клиентами. Так что даже сквозь все культурные различия и языковые барьеры они, скорее всего, почувствуют, что вы делаете из их инаковости фетиш.

Другой же стороной эта медаль поворачивается, как ни удивительно, тогда, когда меня как человека, воспитанного в господствующей интеллектуальной культуре Запада, начинают исподволь упрекать за отступничество. Мне не раз давали понять, и прямо, и косвенно, что я попросту не могу переживать тот же опыт, через который проходят духовидцы из аборигенных племен. Когда же западные духовидцы пытаются воссоздать практики своих собственных предков, совмещая научные исследования с непосредственным обучением у духов, ученые отзываются об этих попытках как о «присвоении прошлого». И когда я спрашиваю, что конкретно они имеют в виду, на свет выходит имплицитное представление, что современные западные люди (и в особенности — образованные белые американцы) за столетия господства «рационального» мышления настолько обнищали духом, что в силу самой своей расовой принадлежности утратили всякую способность работать с духовным миром. Иногда подобные заявления сопровождаются горестным заламыванием рук и стенаниями о том, что нам остается лишь почтительно наблюдать, как коренные народности предаются своим высокодуховным экзерсисам и, разумеется, всячески хранить их и лелеять, потому что как же это прекрасно, когда на свете еще остаются такие, опять же, высокодуховные люди, даже если мы сами как этническая группа бесповоротно угробили себя для духовности.

Но под покровом этого приниженного смирения скрывается толстенный пласт культурного эгоцентризма, щедро приправленного страхом. Как бы громко мы ни превозносили эти «высокодуховные» народности, представление о том, что некоторые этнические группы более «духовны», чем ваша собственная, с легкостью может выродиться (и обычно на каком-то уровне действительно вырождается) в представление об их «иррациональности», особенно в глазах тех людей, для которых в основе самоопределения и чувства собственного достоинства лежит сознание своей интеллектуальности. Поскребите любого такого самокритичного западного ученого с его отчаянными попытками уважать и даже обожать аборигенные духовные практики (но, разумеется, безо всяких попыток к ним приобщиться, дабы не осквернить их своим тлетворным влиянием), — и вы обнаружите запуганное существо, которое в глубине души только радуется, что С Такими Людьми, Как Я, Ничего Подобного Случиться Не Может. Потому что в противном случае, возможно, пришлось бы признать, что любого из нас, даже самого рационального, здравомыслящего и обвешанного десятками ученых степеней, в любой момент могут настичь и схватить духи. И тогда ему тоже придется проделывать все эти диковинные, первобытные и иррациональные экзерсисы, а списать его в утиль без лишних хлопот будет нельзя. А это значит, что придется всерьез задуматься о тех, кого мы уже успели списать в утиль за все эти годы.

Кроме того, в этом случае может прийти непрошеная мысль, что мы, современные западные люди, сами в ответе за то, что в нашем обществе отсутствует культурный контекст, необходимый для духовидческой работы. Возможно даже, о ужас, нам придется Начать С Этим Что-то Делать, а это, в свою очередь, повлечет за собой такие масштабные последствия, что среднестатистический студент, до сих пор спокойно работавший над диссертацией в этой области, с криками бросится прочь и спрячет голову под подушку… а быть может, даже бросит свой колледж и попытается действительно Что-то Сделать, загубив тем самым всю свою жизнь в глазах остальной общественности.

О чем я прошу, так это о том, чтобы в той самой метафорической беседе над очагом в дымной туземной хижине нам было позволено обсуждать эти проблемы в самых откровенных и нелицеприятных выражениях. Возможно, примирить два враждующих мировоззрения так никогда и не удастся, но, по крайней мере, мы можем постараться честно признавать свои предрассудки, даже если и не собираемся от них избавляться.

И второе, что я хотел бы довести до сведения исследователей, берущих интервью у представителей коренных народов, — это то, что никогда нельзя быть уверенным, что данная традиция и впредь будет сохраняться во всей полноте. Как это ни прискорбно, очень многие шаманские практики, бытовавшие несколько тысяч лет назад, к настоящему времени полностью или по большей части утрачены. Эти традиции передавались из уст в уста, и когда с народом-носителем случалась какая-нибудь катастрофа (зачастую — массовое и/или насильственное обращение в другую веру), линия передачи попросту прерывалась. А это значит, что потомкам тех людей, у которых вы сейчас берете интервью, возможно, когда-нибудь придется восстанавливать духовные практики своих предков, и если такое время, упаси боги, придет, то ваши научные труды могут оказать им немалую помощь. Те, кто реконструирует забытые традиции из чувства национальной гордости или потому, что они кажутся им оригинальными и экзотическими, меня не волнуют. О ком я забочусь, так это о людях, на которых падает выбор духов — духов, им почти незнакомых и непонятных, — и которые в разгар своей шаманской болезни отчаянно пытаются узнать хоть что-нибудь, что поможет им выжить. Уж и не знаю сколько раз, наткнувшись в сухом антропологическим отчете столетней давности на что-нибудь вроде: «…и тут шаманка взяла какие-то травы и что-то с ними сделала», — я принимался мысленно орать на покойного автора: «Что? Какие травы? Что именно она с ними сделала?» Для меня это не хобби. Это моя жизнь. Помните об этом, когда начнете записывать конкретные детали… и строить о них умозрительные гипотезы на основе дорогих вашему сердцу идеалов.

Спору нет, некоторые туземные шаманы могут и не доверить вам, человеку постороннему, детальных сведений о своих духовных практиках. Иногда за этим стоят мистические обязательства хранить те или иные знания в тайне, иногда — просто подозрительность и недоверие, но нет оснований полагать, что вам удастся преодолеть их достаточно быстро или вообще хоть когда-нибудь. Поэтому просто записывайте все детали, какие можете, не забывая о том, в каком нелегком положении может оказаться этот потенциальный будущий духовидец. Но если вам все-таки захочется узнать больше, то лучшее, что можно сделать, — это вежливо попросить духовидца осведомиться у его богов и духов, можете ли вы послужить посредником для более широкого распространения тех знаний, которые они хранят. Если они скажут на это «нет», смиритесь. В конце концов, духам видней.

Интересно, что лишь после того, как я оказался на стороне шамана в этой пресловутой метафорической хижине и поглядел оттуда (сквозь дым очага, в слабых отблесках огня, не столько освещающих лицо, сколько выхватывающих из тьмы ровно столько, чтобы возбудить любопытство) на того, кто сидит напротив, я по-настоящему понял, как он выглядит и как себя чувствует в этой ситуации. В отличие от духовидцев из аборигенных племен, я имею возможность вспомнить, каково было жить с такой картиной мира, как у него… до тех пор, пока я не узнал того, что знаю сейчас. А, значит, если хорошо постараться, я могу, образно говоря, протянуть руку через эту дымовую завесу; могу доносить свои мысли более эффективно, на языке, более понятном моему собеседнику. Кроме того, я могу лучше видеть защиты, которые мой собеседник воздвиг, чтобы никоим образом не оказывать влияния на ход исследования… и наоборот, в надежде уберечься от того влияния, которое эта работа может оказать на него. Эти последние защиты иногда вступают в конфликт не только с первыми, но и с самим процессом работы, и в случае чего я не постесняюсь осторожно их демонтировать, если замечу, что они препятствуют коммуникации.

С другой стороны, интервьюер иногда и сам на удивление точно проникает взглядом сквозь весь этот дым различий, и застает меня врасплох. Тогда я тоже узнаю что-то новое, нечто такое, что я потом смогу сообщить другим интервьюерам. Я считаю, что это хорошо. С племенной точки зрения, взаимодействие не должно быть односторонним: необходим обмен; а в данном случае денежной платы или подарка для равноценного обмена недостаточно. Кстати, эта точка зрения резко противоречит научному подходу, согласно которому исследователь, предлагающий что-то лично от себя, нарушает объективность процесса и, следовательно, сводит на нет ценность самого обмена.

Если бы приходите к духовидцу как клиент, вы можете предложить ему деньги (если ему позволено брать их за такие услуги) или подарок (если ему позволено брать плату натурой), а если у вас вообще ничего нет, но духовидец все равно соглашается помочь вам из чувства долга, то вы платите ему своим доверием и уважением. Вот так выглядит честный обмен, и этим правилом спокойно можно руководствоваться в общении с интервьюируемым, не опасаясь нарушить объективность. И наоборот, если вы — духовидец и кто-то приходит к вам за помощью, то вы обязаны не только приложить все усилия, чтобы выполнить свою непосредственную работу, но и изо всех сил постараться проникнуть в образ мыслей своего клиента, чтобы лучше оценить его потребности и, по крайней мере, понять, сможете ли вы эффективно их удовлетворить. И все это с таким же успехом вы можете дать интервьюеру: от этого рассказ о вашем опыте не обесценится и не станет беднее.

Обе стороны в этом диалоге должны твердо помнить, что обмен такого рода очень важен для будущего. Вырождение и вымирание многих шаманских традиций наглядно свидетельствуют о том, насколько хрупки подобные учения и насколько легко прерываются линии преемственности. Впрочем, неумолкающий зов духов столь же наглядно доказывает их силу даже тогда, когда человеческие звенья в цепи передачи оказываются слишком слабыми. Можете представить себе, как унизительно выискивать обрывки традиции ваших предков в сочинениях авторов, которые и сами не верят в это учение, и не стесняются цитировать тех, кто считал его нечестивым. Незачем ставить в такое же положение тех, кто придет нам на смену. Если ученые и исследователи когда-нибудь смогут подняться над собой, над своими диссертациями, степенями, сиюминутными склоками и даже над всей своей современностью и увидеть ту аудиторию, для которой их работа по-настоящему важна; если они поймут и не будут забывать, что их книги могут пригодиться будущим шаманам, то я благословлю их от всего сердца, и духи — тоже. Даже если вы в них не верите, все равно, благословение духов — дело стоящее. Даю вам честное слово!

Перевод с англ. Анны Блейз